– Что ж, полагаю, мне это известно. Тем не менее, доктор, наша главная миссия – это совершенствование оружия, которое может гарантировать безопасность нашей страны в случае войны.
Она шмыгнула носом и кинулась в бой.
– Оружие… чушь собачья! А что, в армии нет медицинской службы, что ли? Разве не важнее знать, как вылечить человека, нежели разорвать его в клочья? Полковник Маннинг, вы не тот человек, который должен возглавлять наш Проект? Вы… вы… поджигатель войны, вот кто вы такой!
Я чувствовал, что мои уши пылают, но Маннинг даже не шелохнулся. Он мог доставить ей кучу неприятностей, мог отправить под домашний арест, может быть, даже отдать под трибунал, но наш Маннинг не таков! Помнится, он как-то сказал мне, что каждый раз, когда подчиненного отправляют под трибунал, это означает, что некто из старших офицеров опять лопухнулся и не справился со своими обязанностями.
– Мне очень жаль, что вы так считаете, доктор, – сказал он мягко, – и я согласен, что мои технические знания не столь обширны, как хотелось бы. И поверьте, я был бы рад, если б нам пришлось заниматься исключительно проблемами лечения. Кроме того, в любом случае, я еще не отказал вам в вашей просьбе. Давайте пройдем в вашу лабораторию и посмотрим, какие такие у вас проблемы. Весьма вероятно, мы найдем возможность изыскать решение, которое удовлетворит всех заинтересованных.
Полковник уже встал и начал натягивать свою шинель. Губы доктора Карст чуть дрогнули, и она ответила:
– Отлично. Я сожалею о своих словах.
– Пустяки, – улыбнулся он, – такие уж у нас нервные времена пошли. Ты пойдешь с нами, Джон.
Я поспешил за ними, задержавшись в приемной лишь для того, чтоб взять шинель и сунуть в кармам блокнот для заметок.
И всю дорогу, пока мы пробирались чудь ли не восьмую часть мили до лаборатории доктора Карст сквозь рыхлые снежные заносы, они мило болтали о цветоводстве!
Маннинг ответил на оклик часового небрежным жестом руки, и мы вошли в лабораторный корпус. Он спокойно двинулся к дверям, ведущим в глубь лаборатории, но Карст его остановила:
– Сначала «доспехи», полковник!
Нам не сразу удалось подобрать галоши такого размера, которые подошли бы к сапогам Маннинга, настоявшего на своем праве носить их, несмотря ив недавние изменения в форме; он уже хотел было нарушить правила защиты ног, но Карст даже не пожелала слушать его возражений. Она вызвала парочку лаборантов, и те соорудили что-то вроде неуклюжих мокасинов из какой-то ткани со свинцовой прокладкой.
Шлемы отличались от тех, что использовались в лаборатории взрывчатых веществ; они были оснащены дыхательными фильтрами.
– Зачем это? – спросил Маннинг.
– Для борьбы с радиоактивной пылью, – ответила доктор Карст. – Они тут совершенно необходимы.
Мы прошли через обшитый свинцовыми плитами «предбанник» и оказались перед дверью в лабораторию, которую Карст открыла, набрав нужную цифровую комбинацию на замках. Я зажмурился от неожиданно яркого освещения и обнаружил, что воздух лаборатории насыщен мириадами крошечных сверкающих пылинок.
– Хм-м-м… Ну и пылища же тут у вас, – поддержал мое впечатление Маннинг. – Неужели нельзя с ней бороться?
Его голос звучал глухо из-за противопылевого фильтра.
– Последняя стадия процесса должна происходить на воздухе, – объяснила Карст. – Большая часть пыли захватывается вытяжным шкафом. Мы могли бы избавиться от нее совсем, но для этого нам потребуется новое и очень дорогое оборудование.
– Ну с этим все будет в порядке. Мы же не на бюджете, как вам известно. Ведь эти маски очень мешают вам в работе?
– Разумеется, – согласилась Карст. – То оборудование, о котором я говорю, позволило бы нам работать без одежды, защищающей тело. Это было бы в высшей степени удобно.
Тут я внезапно понял, сколько неудобств приходится сносить здешним ученым. Я довольно рослый и сильный человек, и то надетые здесь «доспехи» показались мне слишком тяжелыми для постоянной носки. Эстелла Карст же – эта очень маленькая женщина – безропотно работала день за днем, возможно, по четырнадцать часов в одежде, которая была ничуть не удобнее, чем водолазный скафандр. И не жаловалась.
Нет, далеко не все герои попадают на первые страницы газет. Эти эксперты по радиации не только подвергались опасности заболеть раком или получить страшные радиационные ожоги, но мужчины имели перспективу, что их гермоплазма подвергнется разрушению и что жены наградят их чем-то ужасным вместо наследников – например, детьми без подбородков или с длинными волосатыми ушами. И тем не менее ученые продолжали работать и даже, казалось, не испытывали раздражения, разве что кроме случаев, когда что-то мешало их непосредственной работе.
Доктор Карст, конечно, уже переступила тот возрастной порог, за которым перестают волноваться за будущее потомство, но принципиально это ничего не меняло.
Я слонялся по лаборатории, разглядывая непонятные приборы, с помощью которых она добывала свои результаты; меня всегда завораживала моя неспособность обнаружить хотя бы что-то знакомое по прежним впечатлениям о физических лабораториях – впечатлениям, сохранившимся со студенческих лет, а потому я был очень осторожен и опасался даже дотрагиваться до приборов. Карст начала объяснять Маннингу, над чем она работает и почему, но я знал, что для меня прислушиваться к технической стороне дела – пустая трата времени. Если Маннингу потребуется что-то записать, он мне продиктует. Мое внимание привлек странный, похожий на ящик прибор, стоявший в углу комнаты. На боковой панели у него было приспособление, напоминавшее загрузочную воронку; оттуда неслись звуки, похожие на гул вентилятора на фоне льющейся из крана воды. Это меня заинтриговало.
Я вернулся обратно к доктору Карст и услышал ее слова:
– Проблема сводится вот к чему, полковник: я получаю радиоактивного материала гораздо больше, чем мне надо, но существует большой разброс в периодах полураспада, казалось бы, одинаковых в остальном проб. Это дает мне основания считать, что я получаю смесь различных изотопов, но доказать мне свою догадку нечем. И если говорить честно, то моих знаний в этой части проблемы маловато, чтобы предложить существенные изменения в методике работы. Для этого мне нужна помощь доктора Обри.
Полагаю, именно таков был общий смысл ее слов, но, может быть, я передаю неточно, поскольку я в общем-то не физик. Насчет «полураспада» я все же понял. Все радиоактивные материалы продолжают оставаться радиоактивными до тех пор, пока не превратятся в нечто иное, на что теоретически требуется вечность. Но, с практической точки зрения, этот период или «распад» измеряются временем, требующимся на то, чтобы начальная радиация снизилась наполовину. Такое время называется «полураспадом», и каждый радиоактивный изотоп данного элемента имеет свой период полураспада.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});